Профессор кафедры общего литературоведения и журналистики СГУ Кирилл Михайлович Захаров отметил свой 50-летний юбилей. Воспитанник университетской Школы юного филолога начинал свой путь в 1990-е в команде таких же талантливых и дерзких друзей-однокурсников. Как никто другой, он остался верен идеалам юности. И сегодня в том же ритме демонстрирует и реализует свой неисчерпаемый творческий и интеллектуальный потенциал.

– Кирилл Михайлович, про вас говорят: человек-оркестр, человек-фейерверк, человек-креатив, человек-энциклопедия. Вам какое определение ближе?

– Титулы лестные, но я с ними себя не ассоциирую. Скорее, я обычный начитанный мальчик с критическим мышлением из Школы юного филолога. Ну какой я человек-оркестр, если не умею паять шнуры и собирать технические средства? «Человек-оркестр» – это уровень титана Возрождения. Микеланджело, прославившийся в изобразительном искусстве, мог написать цикл сонетов, просто чтобы не отставать от современников. А я занимаюсь практически одним и тем же. Я знаю за собой только два выгодных качества – хорошая память и оживлённый темперамент. Один из моих друзей (по-настоящему одарённый человек) жалуется, что он живёт в мире замедленных людей, и отчасти я его понимаю… Правда, он и меня к ним относит тоже.

– Как удается университетскому профессору заниматься такими разными делами? Выступать с концертом-лекцией в филармонии, с рождественской лекцией в кафе, участвовать в театральной квиз-викторине, проводить творческий отчёт в университете и даже сыграть юбилейный концерт? Это только из последнего…

– Университет – моя основная нагрузка, базис, который позволяет увлекаться и заниматься многим другим. За пределами университетского городка я мало делаю того, что не делаю внутри. Мои публичные выступления вне университета всё равно в конечном итоге опираются на тот набор знаний и преподаваемых дисциплин, которые читаю в университете. Я живу и существую на том багаже знаний и умений, которые приобрёл в СГУ и которые воспроизвожу дальше нашим студентам. Или почтеннейшей публике.

– Кто именно, по-вашему, больше всего приложил усилий, чтобы поделиться с вами знаниями и опытом в студенческие годы?

– Мой главный учитель и наставник, мой сэнсэй – Валерий Владимирович Прозоров. Я пришёл в его семинар «Мир Гоголя» в 1993 году и работаю в нём до сих пор. Он научил меня медленному чтению, основам анализа литературного произведения. Свой любимый курс «Теория литературы» я получил из его рук и продолжаю читать. Ему принадлежит идея Хлестаковского фестиваля, которым я занимался 25 лет. В университетской жизни он мой Вергилий, мой путеводитель. Ещё один не менее значимый для меня учитель – Елена Генриховна Елина, человек, который знает меня так же, как и моя мама. Иногда мне даже интересно, кто из них правильнее истолкует то или иное моё движение.

– Почему-то не удивилась, что ваши кандидатская и докторская диссертации были посвящены мотивам игры в драматургии Н.В. Гоголя и мотивам игры в русских сатирических комедиях XIX века. А что, действительно «вся наша жизнь – игра»?

– Нидерландский культуролог Йохан Хёйзинга и его последователи сводят все наши социальные действия к игре. Игра приводит, с одной стороны, к творчеству, а с другой – к дословному выполнению правил. Поэтому в основе моих диссертаций лежит допущение, что так или иначе всю нашу деятельность можно условно свести к игре.

В семинаре «Мир Гоголя» Валерий Владимирович прививал нам любовь и уважение к этому писателю. Гоголевская фантасмагория, пренебрежение логическими связями, вольное обращение с реальностью совпали с моим художественным взглядом на мир. У нас с Гоголем вышло неплохое сотрудничество, он мне милостиво разрешил сделать достаточно вольные остроумные выводы, связанные с интерпретацией его произведений. Сложился неплохой дуэт автора и интерпретатора, и я ему благодарен.

С другой стороны, что в нашей жизни не игра? Учёбу в вузе без натяжки можно сравнить с игрой. Что есть учёба в университете, как не игровое поведение, которое даёт необходимую подготовку обрабатывать информацию и вовремя её применять? Что есть экзамен, как не тренировка взаимоотношений с будущим работодателем, социумом и так далее? Студент должен выбирать определённые ритуалы, проходить квесты, испытания, встречать какое-то мнимое противодействие в лице преподавателя, обходить предложенные ловушки.

– А встречаются среди экзаменуемых те, с кем вам «играть» особенно интересно?

– Да, и тогда я участвую в их трудоустройстве. В моей практике был случай, когда один из них получил работу на следующий день после того, как сдал мне экзамен по теории литературы.

– Темы ваших основных научных публикаций связаны с поэтикой образов Островского, Чехова, Гоголя, Салтыкова-Щедрина и других русских драматургов XIX века. Что для вас в них общего?

– Они все драматурги! Какой-то театральный контекст в нашей семье всегда присутствовал. Брат был главным режиссёром академического театра драмы. Отец дружил с актёрами ТЮЗа Григорием Цинманом и Владимиром Красновым. Поэтому в своих филологических исследованиях я ориентировался на атмосферу театра, русских драматургов. Возможно, в будущем перейду к классической прозе, но пока преодолеть инерцию сложно.

– Я внимательно прослушала запись вашей лекции «Зачем современности художественная литература». С ней вы стали финалистом всероссийской просветительской акции «Лига Лекторов», вошли в сотню лучших лекторов России. Трудно не согласиться, что современная жизнь сильно отвлекает нас от чтения. Что мы, по-вашему, теряем?

– Меня одно время расстраивала эта тенденция. Но масштабы проблемы, по-моему, несколько преувеличены. Да, в целом снизился объём читаемого, в том числе и у меня лично. Но чтение не становится забытым навыком. В моём окружении, причём в самых разных областях человеческой деятельности, нет нечитающих людей. Хотя, возможно, мне просто повезло с кругом общения.

Чтение никуда не делось. Зайдите в книжные магазины – они не закрываются. Книжная индустрия по-прежнему многомиллиардная отрасль глобального бизнеса. Просто человечество перестало только и делать, что читать, ибо появилось много других источников информации. Чтение – элитарный, но не единственный способ потребления информации.

Я удивляюсь, что спад чтения не совпал с изобретением радио и телевидения. Человечество подождало почти век, когда появятся интернет и соцсети, и только тогда отвлеклось от книжек. А в принципе, если бы человечество было легкомысленнее, оно бы сразу приостановило свою тягу к чтению, ещё на уровне всеобщей радиофикации. Ведь радио изначально взяло на себя не только информирование, но и воспитание художественного вкуса. Я, например, «Записки Пиквикского клуба» впервые услышал, а не прочитал.

Интернет, кроме мемов, даёт нам представление о терминологии, о биографиях выдающихся людей, о парадоксах мысли. Именно из интернет-публикаций я узнаю многие термины и понятия естественных наук, до которых я не дошёл бы, не листая ленту. То, что нам кажется исключительно декультуризующим пространством, по всем законам диалектики всё равно несёт просветительскую функцию. Ничто, созданное человеком, не способно отменить его ориентацию на прогресс и самовоспитание.

– Вы преподаёте разные дисциплины в Институте филологии и журналистики СГУ. Как вы считаете, эти два явления культуры по-прежнему в связке?

– Я вообще не считаю их разными явлениями. Конечно, понимаю, что сужу с позиций своего опыта. Но, не будучи дипломированным журналистом, я подготовил для университетской газеты порядка 30 интервью с выдающимися учёными, работал в бизнес-структурах редактором и пресс-консультантом, был пресс-секретарём двух областных министров.

Филология, как любит повторять Валерий Владимирович Прозоров, учит журналистику культуре. Она даёт определённый процент начитанности, из которой рождается искусство формулировать.

Многие рассуждают об упрощённости современной журналистики. А вы попробуйте жить в её темпе и скорости! Она требует огромной духовной и филологической работы, умения мгновенно обрабатывать и перерабатывать информацию в непогрешимые формулировки, где в одном предложении, как у Толстого, должно поместиться всё событие. То, что нам кажется упрощённой журналистикой, на самом деле журналистика промышленных масштабов: событие произошло, и оно мгновенно оказывается в соцсетях в форме, которую невозможно оспорить. Без филологического мышления, без тонкого чувства языка эта форма журналистики не будет работать.

Не было бы Ильфа и Петрова без длительной работы в «Гудке», не было бы писателя Глеба Успенского без журналиста Глеба Успенского. Чехов, размещавший свои опусы в журналах, называл себя журналистом. Это впоследствии стали смотреть на журналистику отдельно от литературы, но это лишь рефлексия языка между формой и самой сущностью.

– Какие из личных университетских проектов – а их было предостаточно – вы считаете наиболее удачными?

– В университете есть две славных традиции, которые с годами выдерживают напор времени – это мехматовское 1 апреля и филологическое 1 апреля – Хлестаковский фестиваль. То, что юморина, посвящённая современной интерпретации классической литературы, просуществовала столько лет, подтверждает удачность найденной формы. Мы смеёмся над собственным смехом, запрограммированным в комедийном произведении – в гоголевском тексте (или в чеховском, или тексте Островского). У нас были «в гостях» и Шекспир, и современные авторы. Хлестаковский фестиваль был экспериментом: что современный студент или абитуриент может открыть в классическом произведении; как юные читатели увидят собственные отражения в тексте, который стоит от них на исторической дистанции?

Нам удавалось в течение четверти века быть оригинальными и почти не повторяться. Сейчас идёт поиск современной формы, не связанной со сценическим пространством. Второй год мы проводим театрализованную Хлестаковскую квиз-викторину. Она позволяет проверить, насколько наши юные читатели экспертны в чтении и интерпретации гоголевских текстов.

– Помимо работы в университете, вы являетесь ещё и профессором кафедры мастерства актёра нашего Театрального института, преподаёте мифологию и историю зарубежного театра. Сотрудничество с саратовскими театрами – это логичное продолжение общения с будущими артистами?

– Меня ранее часто приглашали пробовать себя в качестве инсценировщика, но только сейчас я наконец-то научился отвечать тем требованиям, которые театры ко мне предъявляют. Мой двоюродный брат Антон Кузнецов предлагал мне делать инсценировки, когда мне было двадцать два года, но я только в сорок лет ретроспективно осознал, что он от меня тогда хотел.

Мне приятно, что зрителю нравится песня на мои слова, которая звучит в постановке «Вий» Саратовского театра кукол. Я доволен дипломным спектаклем «Волшебное колечко» по моей инсценировке, построенным по принципу синкретического представления, объединяющего музыку, пение, танец, ритуальное действо и собственно драматическое искусство. Очень надеюсь на московскую премьеру в этом году и начинающийся длительный театральный проект в Саратове.

– Больше двадцати лет вы художественный руководитель, автор и солист уникального коллектива – оркестра «З-бэнд».В афишах вы называли его «карнавальным». Откуда такая верность жанру – неужели в жизни карнавала не хватает?

– Карнавальность «З-бэнда» была в том, что мы жонглировали образами и цитатами из литературных и музыкальных произведений, смешивая и объединяя всё это в постмодернистское и одновременно весёлое полотно. Концертная программа была построена на обыгрывании узнаваемых цитат. В 2010-х годах я шутил, что песни ансамбля «З-бэнд» – это практические примеры курса по теории литературы.

Наша установка – «мы не играем музыку, мы играем в музыку» – дала результаты. Хочется верить, что за 25 лет существования оркестрика мы научились сочинять самоценные композиции. Хотя принцип «а давайте здесь процитируем вот это» сохранился до последних дней. Кстати, «З-бэнд» вырос из университетской сборной КВН «Дети Поволжья». Со временем кавээнщиков постепенно сменяли музыканты, игры становилось всё меньше, стало проклёвываться ощущение музыки.

Пришлось долго испытывать неприятие саратовского рок-сообщества, которое нас достаточно высокомерно игнорировало на протяжении первых… лет пятнадцати. Потом коллеги вынуждены были смириться с нашим существованием, хотя бы потому что на саратовской сцене мы стали одной из трёх групп-долгожителей. Так получалось, что большинство сугубо музыкальных проектов, настоящих рок-групп не выдерживали на площадке испытание временем, а мы со своим «карнавалом» отыграли (по разным подсчётам) от шестнадцати до двадцати пяти лет. Естественно, в своё время и мы прекратили регулярные выступления. Отчасти из-за выработанности первоначальной концепции, отчасти потому, что оказались в разных городах и разных странах.

– Однажды, отвечая на вопрос анкеты, вы сказали, что ещё школьником поняли: в «Алисе» и «Божественной комедии» зашифрован код, который управляет миром. Вы до сих пор убеждены в этом?

– Естественно. Конечно, ни Данте Алигьери, ни Льюис Кэролл не отдавали себе отчёта, что они поймали принцип кодировки и запечатлели его в своих произведениях. Я действительно считаю, что талантливое произведение, написанное с вдохновением ценой упорного духовного труда, содержит код истины, код бытия, вооружившись которым Господь Бог приступил к сотворению нашей вселенной. Часть божественной истины есть во многих художественных произведениях, просто мне было легче разглядеть его в «Алисе» и «Божественной комедии». Другой читатель назовёт десяток других книг.

Как читатель я ощущаю, что и астроном-любитель Данте, и математик-теоретик Кэролл знают и чувствуют чуть больше, чем могут выразить языком писателя – ново-итальянским и викторианско-английским. И в этой невысказанности и создаётся эффект художественности, подталкивающий читателя к сотворчеству, душевному труду.

– А этот зашифрованный код вас примиряет с жизнью?

– Будем надеяться, что никто из читателей этот код не разгадает. Тайна создаётся не для того, чтобы кто-то её открыл. Дверь, которую Буратино открыл золотым ключиком, была заперта не для того, чтобы не пускать Буратино к кукольному театру. Она была нужна, чтобы не выпускать наружу то, что находилось вместе с кукольным театром в этом подземелье.

Тайны цивилизации, тайны культурного кода не должны перестать быть таковыми. По крайней мере, пока человечество не мутирует в другую, более совершенную биологическую форму.

– В той же анкете вы пожелали читателям «подстроить мир под себя, а не довольствоваться тем, что он навязывает». А вот как это сделать, не объяснили… 

– Я не помню того человека, который это пожелал. Не помню, когда это было и чем я руководствовался, когда это писал. Сегодня я могу процитировать Бернарда Шоу, который написал: «Разумные люди приспосабливаются к внешним обстоятельствам; неразумные люди пытаются приспособить обстоятельства под себя». Из чего он сделал неожиданный вывод: «Поэтому любой прогресс является результатом усилий неразумных людей».

– Кирилл Михайлович, ваша творческая и просветительская деятельность настолько многогранна – университетский преподаватель, теле- и радиоведущий, музыкант, театральный инсценировщик. Невольно хочется спросить: что же главное?

– Никогда не задавался этим вопросом. Университет и Универсум (Вселенная) – это однокоренные слова. В университете я вижу модель вселенной!

Беседовала Тамара Корнева, фото из личного архива героя