Так считает заведующий кафедрой общей геологии и полезных ископаемых, доктор геолого-минералогических наук, профессор СГУ Андрей Юрьевич Гужиков. Эту мысль он доказывает много лет всей своей научной и практической деятельностью. 2 октября Андрей Юрьевич отметил свой 60-летний юбилей. А непосредственно перед нашей встречей он вернулся с Сахалина, где проходило совещание, посвящённое проблемам меловой стратиграфии. Было приятно осознать, что основные положения его докторской диссертации сегодня вошли в повседневную практику. Это стало настоящим подарком к юбилею.

– Андрей Юрьевич, мне кажется, что самое интересное в любой профессиональной судьбе – это мотивы, определяющие выбор. Вы помните свой «момент истины»?

– Лично я геолог в первом поколении, хотя наш факультет во многом династический. Зато дочь у меня – геолог в третьем поколении благодаря родителям супруги, которые тоже геологи.

С детства я очень любил путешествия, в основном из книг. Но профессии «путешественник» не существовало. А вот о геологии не задумывался, потому что в школах её не преподают. Когда учился в 101-й саратовской школе, очень полюбил физику. Перед выпуском листал справочник для поступающих в вуз и вдруг увидел, что на геологическом факультете есть специальность «геофизика». Так для меня волшебным образом соединились физика и экспедиции. В одну минуту я определился с будущей профессией и на протяжении пяти лет обучения в университете всё больше убеждался в правильности выбора.

– Вы окончили геологический факультет СГУ по специальности «Геофизические методы поисков и разведки полезных ископаемых». Можно объяснить непосвящённому, в чём специфика этих методов? Ведь геологоразведчик в традиционном представлении – это человек с молотком и планшетом, ещё даже не цифровым…

– Главное прикладное назначение геологии – искать месторождения полезных ископаемых, а это делается самыми разнообразными методами. В том числе – с молотком в руках. Каменный материал, отбитый молотком или извлечённый из скважины, тщательно изучается различными методами, а полученные данные служат первоосновой всех геологических реконструкций. Но существуют и геофизические методы, позволяющие изучать свойства горных пород, строение земной коры дистанционно. Недра больших глубин недоступны для непосредственных наблюдений. Скважины, без которых не обойтись в геологических исследованиях, проникают, как правило, лишь на несколько километров от земной поверхности.

Мировой рекорд глубины – 12 262 метра – принадлежит нашей Кольской сверхглубокой скважине. Но и это неглубоко по сравнению с размерами планеты. Если сравнить Землю с яблоком, то бурение Кольской скважины завершилось ещё в кожуре. К тому же бурить на глубины свыше 7–8 километров не легче, чем запускать корабли в космос и, вероятно, так же дорого. Поэтому получение информации о строении и динамике глубоких недр возможно только с помощью геофизических методов, изучающих распространение упругих волн в Земле, аномалии гравитационного, магнитного и других полей нашей планеты. При поисках и разведке месторождений полезных ископаемых без скважин не обойтись, но по техническим и экономическим соображениям их количество ограничено. Тут на помощь опять приходят геофизические методы, позволяющие оперативно выбрать место для расположения скважин. Так что геофизика – это, по сути, опережающие методы, предшествующие бурению.

Последние десятилетия геофизические методы предшествуют и геологической сьёмке. Конечно, при неограниченном времени и средствах нужную информацию можно получить и в наземных маршрутах, что и делали поколения геологов десятки лет, прилагая героические усилия, в сотнях экспедиций. Но если данная территория покрыта, например, аэромагнитной съёмкой, то результаты интерпретации аномалий магнитного поля будут способствовать эффективности геологосъёмочных работ.

Так что образ геолога с молотком, как это ни грустно, постепенно уходит в прошлое. Хотя, конечно же, на полевые работы коллеги отправляются и сегодня, и каменный материал по-прежнему первооснова нашего дела.

– Таджикистан для старта карьеры сами выбирали? Инженер-геофизик Аэромагнитной партии – это как? Много летать пришлось? Удалось обнаружить что-то интересное – для науки или хозяйства?

– Если у выпускников геологического факультета были высокие баллы за успеваемость, при распределении они могли выбирать место назначения. Я, как и половина нашего курса, хотел уехать работать на Крайний Север, тем более до этого побывал на производственной практике на Чукотке. Но, когда узнал, что можно поехать на Памир, в Таджикистан, тут же решил – только туда. Не смутило даже, что требовался не инженер, а техник. Но в силу трагических событий – накануне вся аэромагнитная партия погибла, разбившись на вертолёте – меня взяли всё-таки на должность инженера.

Памир оставил самые яркие впечатления: когда летишь на высоте четырёх тысяч метров, под тобой в 100 метрах земля, и вдруг разверзается многокилометровая пропасть! Работал я и в наземных отрядах, на урановых месторождениях. Мне очень повезло, потому что нашу партию курировал тогда Ленинградский всесоюзный научно-исследовательский институт разведочной геофизики. Мы апробировали новейшую аппаратуру, и я получил незаменимый опыт.

Уехал оттуда только потому, что меня отправили ликвидировать аварию на Чернобыльской АЭС. Так я стал ликвидатором-чернобыльцем… Но это уже другая история.

– А что стало причиной «переезда» ваших научных интересов из Средней Азии на Северный Кавказ? Ведь ваша кандидатская диссертация была посвящена кавказским нижнемеловым отложениям.

– В 1987 году я вернулся в Саратов, начался мой университетский стаж. Десять лет работал инженером и научным сотрудником лаборатории Палеомагнетизма НИИ Геологии СГУ. Отсюда начались экспедиции на Северный Кавказ и в Закавказье в составе палеомагнитной лаборатории. Раньше ведь геологи уезжали в поля на много месяцев. Это сейчас, в силу обстоятельств, сроки полевых работ часто сокращаются до нескольких недель. А в 1988 году, помню, полевой сезон длился четыре месяца. Вот поэтому свою дочь я впервые увидел, когда ей уже было два месяца. На Кавказе за три года был собран материал для диссертации.

То, чем занимался в палеомагнитной лаборатории, осталось со мной на всю жизнь. До сих пор это главное дело, потому что наша современная учебно-научная лаборатория петрофизики – преемница лаборатории палеомагнетизма НИИ Геологии СГУ. А в 1962 году она была одной из первых в стране. Её руководитель Эдуард Аркадьевич Молостовский – один из основоположников магнитостратиграфического метода.

– Магнитостратиграфия, магнетизм горных пород, палеомагнетизм, петромагнитизм… Я правильно понимаю, что все эти красивые термины из круга ваших научных интересов – производные от слова «магнит»? Что они помогают объяснить в окружающем нас мире?

– В основе всех этих понятий – магнитное поле Земли. Палеомагнетизм тоже изучает геомагнитное поле, но только древних геологических эпох. Горные породы обладают способностью «запоминать» направление и напряжённость магнитного поля. Так что, изучая магнитные свойства горных пород, мы можем понять, где в те давние времена находились магнитные полюсы Земли. А это имеет огромное прикладное значение для решения задач тектоники и стратиграфии.

Сегодня все школьники знают, что континенты движутся, что есть литосферные плиты, а относительно недавно в это ещё мало кто верил. Когда я учился в университете, нам говорили, что тектоника плит – это красивая гипотеза, и только с 1985 года вузовские учебники стали базироваться на основных положениях тектоники литосферных плит. Возможно, мы бы до сих пор жили старыми представлениями в геотектонике, если бы не палеомагнитный метод.

Я занимаюсь магнитостратиграфией – это ещё один аспект палеомагнитного метода. Стратиграфия – основа геологии и в практическом, и в фундаментальном смысле, потому что это наука о возрасте пород. Если убрать с геологической карты информацию о возрасте пород, которая показывается разными цветами, то вместо карты будет сплошное белое пятно. Палеомагнитный метод – это неотъемлемый метод современной стратиграфии. Благодаря изохронной природе геомагнитных инверсий в глобальном масштабе, он позволяет максимально точно прослеживать одновозрастные отложения в разных регионах.

– По мнению экспертов, ваша докторская диссертация «Палеомагнитная шкала и петромагнетизм юры – мела Русской плиты и сопредельных территорий» оказалась весьма актуальной при подготовке второго издания Государственной геологической карты РФ. Раскройте секрет – чем именно?

– Любая новая стратиграфическая информация ведёт к уточнению геологической карты. Это является важным, но традиционным аспектом использования методов магнетизма горных пород в геологии.

А если говорить о менее разработанной проблеме, связанной с контролем диахронности стратиграфических границ палеонтологического обоснования, то она во многом впервые решалась в докторской диссертации.

Сейчас, спустя уже двадцать лет, я радуюсь, что некоторые положения докторской вошли в повседневную практику. Вот вернулся с очередного совещания по меловой системе с Сахалина, на котором многие докладчики говорили про эту «диахронность» как про общеизвестную вещь. Хочется верить, что результаты моих исследований в какой-то степени способствовали развитию этой тенденции современной стратиграфии.

– Вы являетесь председателем комиссии по магнитостратиграфии МСК России. Каков круг её интересов и каковы обязанности её председателя?

– МСК – межведомственный стратиграфический комитет России – это головная организация, обеспечивающая научно-методическое руководство стратиграфическими исследованиями на территории нашей страны. Находится в Санкт-Петербурге, во Всероссийском научно-исследовательском геологическом институте имени А.П. Карпинского. Здание этого института ещё в царские времена было выстроено для нужд легендарного Геолкома, сотрудники которого внесли огромный вклад в развитие отечественной и мировой геологической науки.

Комиссия по магнитостратиграфии является одной из 24 комиссий в структуре МСК России. В её задачи входят разработка нормативных документов, определяющих стандарты построения магнитостратиграфических схем, их официальное утверждение, планирование и контроль исследований на территории нашей страны.

– Кафедра общей геологии и полезных ископаемых, которой вы руководите, появилась в 1938 году. Под влиянием каких университетских специалистов менялись геологические знания в нашем регионе?

– Кафедра – практически ровесница нашего факультета. Начну с одного из самых известных имён – Виктора Павловича Философова. Несмотря на то, что в 1970-е годы он перешёл на географический факультет и возглавил кафедру геоморфологии, значительный период его деятельности связан с нашей кафедрой. Его имя известно во всём мире как имя создателя целого направления в геоморфологии – структурно-морфометрического метода. Существует саратовская школа геоморфологии.

А первым заведующим кафедрой был Георгий Васильевич Вахрушев, приехавший из Башкирии. Заведующим кафедрой в 1950-е годы был уже Александр Степанович Хоментовский, тоже прибывший с Урала. Возможно, благодаря этому нашим «родным» регионом в смысле изучения геологического строения оказалось не только Нижнее Поволжье и Прикаспий, но и Южный Урал. Оба учёных привезли свои наработки и знания. Хоментовский организовал в Оренбургской области геологический полигон, на котором более полувека проходили учебные практики у студентов геологического факультета. Уральский полигон сыграл огромную роль в судьбе геологов Саратовского университета, а наши геологи внесли большой вклад в изучение Южного Урала. В последние десятилетия мы осваиваем с нашими студентами и Кавказ, и Крым как места прохождения учебных и профильных практик, но не теряем надежду возобновить работу и Уральского полигона.

Ещё хочется назвать имена трёх профессоров, докторов наук. Это Александр Васильевич Востряков, который 20 лет заведовал кафедрой и внёс огромный вклад в изучение новейших отложений Поволжья. Анатолий Дмитриевич Наумов, оставивший след в изучении мезозойской истории Южного Урала. Если говорить о тех, кто внёс существенные изменения в традиционные геологические представления, то уместно вспомнить о Якове Андреевиче Рихтере. Пример с тектоникой плит – один из ярких примеров настоящей революции в геологии, по сути, очень консервативной науки. В связи с динамикой литосферных плит пришлось пересмотреть многие взгляды на геологическое строение Урала. Яков Андреевич был адептом тектоники плит ещё задолго до того, как она утвердилась. Уже с 1970-х он вёл для студентов свой прогрессивный факультатив.

– Как геолог в разные годы вы принимали участие в экспедициях едва ли не по всей стране: Северный и Западный Кавказ, Азербайджан, Туркмения, Поволжье, Казахстан, Приполярный Урал, Горный Крым, Таймыр, Шпицберген, Приморье… Есть места, которые полюбились особенно, куда хотелось бы возвращаться?

– Трудно ответить на этот вопрос, это как назвать одну-единственную любимую книгу. Каждое место уникально по-своему. Скажем так: нелюбимых мест нет.

И всё же если определять по каким-то суммарным параметрам, то самое волшебное место на земле для геолога – это Горный Крым. Он уникален не только для профессиональных геологов, но и для студентов – своими возможностями обучения, там всё расположено на компактных участках, как в учебнике. Не зря здесь более полувека располагаются полигоны всех московских и петербургских вузов, и мы туда своих студентов возили. Наверное, на нашей планете можно найти не менее удачные места для проведения геологических практик, но они труднодоступны. Несмотря на двести лет изучения геологии Крыма, там до сих пор открываются новые аспекты геологической истории и строения полуострова. Многие мои гранты и проекты палеомагнитной направленности были связаны с Крымом.

Незабываемым впечатлением была работа на полярном архипелаге Шпицберген в рамках Четвёртого Международного полярного года, когда учёные всего мира объединились для достижения общих целей. В данном случае шло активное изучение шельфа Баренцева моря в связи с содержащимися в нём запасами нефти и газа. Для того чтобы лучше понять строение осадочных толщ, которые лежат глубоко под водой, мы изучали одновозрастные породы на архипелаге, обойдя его за три недели на специальном научно-исследовательском корабле.

Кажется, у меня не было ни одного года без полевого сезона. Я руководил тринадцатью научно-исследовательскими проектами, каждый из которых предполагал полевые работы. В этом году завершается проект по магнитостратиграфии палеогена нашего родного Поволжья. В планах – продолжение работ вместе с московскими коллегами по Предкавказью, где в этом году в мае прошла очень удачная и интересная совместная экспедиция.

– Многие студенты восторженно отзываются о ваших лекциях, в том числе посвящённых геологии космических объектов солнечной системы. Геологическими исследованиями в космосе люди занимаются давно, а вот настоящего геолога там ещё, кажется, не было? Вы сами не хотели бы слетать на один из таких объектов? Куда именно и чем бы вы там занялись?

– В прошлом году в рамках космической университетской эстафеты для студентов университета я прочитал тематическую лекцию, на которую в верхней аудитории первого корпуса собралось более 150 человек. В этом году её попросили повторить.

Мы живём в 21-м столетии, поэтому, когда читаю курсы по общей геологии, не могу не сообщить о том, что мы знаем о геологии других планет. Рассказывая, например, про вулканизм, с которым впервые знакомятся первокурсники, как промолчать о том, что мы сейчас многое знаем о вулканизме и иных геологических процессах на других планетах?

И, кстати, геолог как раз побывал на другом небесном теле! Настоящий геолог и единственный учёный среди 12 человек, побывавших на Луне, – это астронавт Харрисон Шмитт, совершивший полёт в 1972 году во время последней лунной экспедиции «Аполлон 17». Он и поныне здравствует.

Освоение других космических тел геологами имеет и практическое значение. Например, уже более полувека как астронавты оставили на Луне лазерные отражатели – с тех пор мы измеряем скорость перемещения литосферных плит. И на наших двух отечественных луноходах тоже стоят лазерные отражатели, которые до сих пор выполняют свои функции.

Космическая геология очень актуальна. Не секрет, что эволюцию звёздных систем мы представляем себе гораздо лучше, чем эволюцию Земли и её историю. Потому что благодаря конечной скорости света мы можем наблюдать состояние звёзд и галактик в самых разных временных срезах. В геологии пока машину времени не изобрели, и многие геологические реконструкции остаются, строго говоря, гипотезами. Космическая геология открывает новые возможности. Венеру, например, мы, возможно, увидим такой, какой Земля была миллиарды лет тому назад. Марс – какой наша планета будет через четверть миллиарда лет.

Какую планету я бы выбрал? Любую, если бы была такая возможность. Ну, если уж совсем безудержной фантазии предаться, тогда Марс! С точки зрения геологии это очень похожая на нашу Землю планета, и в культуре человечества она занимает особое место.

Тамара Корнева, фото Дмитрия Ковшова и из личного архива