12 июня свой 65-летний юбилей отметил профессор СГУ, кандидат филологических наук Игорь Анатольевич Книгин (член Союза журналистов России, автор пяти поэтических сборников). Его научные интересы сосредоточены на изучении истории отечественной журналистики и её многообразных связях с литературой. Причём из анналов литературы он особенно любит извлекать забытые имена так называемых «писателей второго ряда». Хотя, по его же мнению, в любой другой европейской стране они считались бы первыми, то есть классиками.
Не каждый филолог обладает ещё и поэтическим даром. И хотя сам Игорь Анатольевич к своим стихам всерьёз не относится, позволим себе с этим не согласиться. Они интересные, звучные, их авторский стиль убеждает, что перед нами удивительный, очень самобытный человек, похожий… на самого себя!
«И тихо бабушкины пяльцы мне вышивают путь…»
— Когда-то давно в вашем роду появились Книгины. Говорящая фамилия. А все ваши предки соответствовали ей так же, как и вы?
— Что касается родословной, я пытался найти какие-то следы, и однажды в «Ленинке», теперь это Российская государственная библиотека, мне попалась книжка, посвящённая врачу харьковской губернии по фамилии Книгин. Оказалось, что эта фамилия была ему дана, когда он поступал в семинарию. Подозреваю, что и мой род, скорее всего, когда-то начался со священников.
А вот дед мой, Егор Павлович Книгин, уже был сельским врачом-фельдшером в селе Лада Балашовского уезда. Кстати, его братья построили в селе и школу, и церковь, но их раскулачили и отправили в Архангельскую область. Говорят, я на него внешне похож. Он прошёл Первую мировую войну, умер в 1936 году совсем молодым, заразившись брюшным тифом от больного. Бабушка тоже рано умерла. Отец остался сиротой, так что про родословную ему некому было рассказать. И книжки он читал только по пчеловодству, так как занимался пчёлами.
Бабушка по маминой линии была неграмотная, у неё в семье было шестнадцать детей! С самого нашего рождения она воспитывала нас с братом. Мы — бабушкины дети. С детства всё, что нужно было делать по дому, будь то прополка картошки, сбор травы для кур — проходило под руководством бабушки.
«Я с бабочкой никак не мог проститься, которая порхала, как созвездье»
— Игорь Анатольевич, кажется, в детстве вы мечтали стать биологом. Как и вследствие чего произошла резкая смена приоритетов? Насколько осознанным был выбор филологического факультета?
— Биология была моей страстью. У меня дома жили коршун, пустельга, две вороны, ужи, ежи, тритоны и лягушки, я уже не говорю про собак. Кстати, со мной потом по жизни были до последнего своего дня две собаки — ротвейлершы, умницы невероятные и красавицы. Увлекался я даже не столько зоологией, сколько энтомологией — наукой о насекомых. Собирал жесткокрылых — жуков, божьих коровок, а также клопов и прочих, у меня даже тарантулиха жила в бутылке из-под кефира. Отец занимался пчёлами, я всегда был рядом, дежурил вместе с ним, помогал. Поэтому мечтал быть биологом. Однажды меня даже отправили от школы на конференцию по биологии в Саратовский университет, но на одном из практических заданий нужно было препарировать кролика, и на этом я сломался.
Увлекся чтением книг: всё, что было в районной Аркадакской библиотеке о животных, о путешествиях, было мною прочитано. Каждую неделю ходил туда с сумкой, притаскивая домой увесистую пачку. В период увлечения биологией Джеральд Даррелл был прочитан весь, а книги по биологии у меня до сих пор занимают полбиблиотеки.
Смена приоритетов была связана с поразившим меня эпизодом на уроке литературы. На своём первом занятии в 9 классе учитель литературы Борис Васильевич Урядов повёл себя странно: подошёл к окну, повернулся к нам спиной и стал вслух читать «Бедных людей» Достоевского. А потом, когда повернулся к нам, всё лицо его было в слезах. Меня тогда это потрясло.
Мне вообще повезло с учителями, потому что в школе работали учителя-фронтовики, уже сформировавшиеся, очень интересные личности. Я тоже хотел быть учителем, мне это нравилось, было близко. Поэтому на филфак поступал абсолютно осознанно.
Целый год я самостоятельно (про репетиторов тогда и не знали) занимался подготовкой к поступлению в университет — читал в своё удовольствие! Огромную помощь мне оказала мама, она сама читательница, ей сейчас 86 лет, и свою жизнь без книг не представляет. Она-то и выписала мне журналы «Аврора», «Наш современник», «Роман-газету», остальное покупал в киоске.
«Судьба подарила мне остров Вселенной»
— Кто из университетских педагогов пробудил в вас желание стать исследователем слова?
— Семнадцатилетним юношей я пришёл на первом курсе в кружок по изучению русской классики, который вёл Валерий Владимирович Прозоров. Он влюбил меня в филологическую науку, в книгу. Он фактически сделал из меня человека и вообще многое для меня сделал в профессиональном становлении в начале 1980-х годов. С ним связано всё светлое и радостное. Он для меня — главный авторитет в литературоведении. Валерий Владимирович стал моим научным руководителем и во время учёбы в аспирантуре. А до этого, работая в школе после окончания университета, я все три года посещал его спецсеминар. Вы не представляете, с каким наслаждением я и работал, и учился.
— После университета вы работали учителем русского языка и литературы в школе № 89. Это время вы сами называли «три счастливых года жизни». Почему не остались в школе?
— Когда я пришёл в школу (тогда это была восьмилетка), то сразу понял, что пришёл на своё место. Кстати, большинство работавших там учителей окончили Саратовский университет, это очень помогало. При этом мне достался довольно сложный четвёртый класс, половину которого составляли мальчишки, и поначалу были проблемы с дисциплиной. Да и сам район был тяжёлый, окраинный. Тогда я сделал одну простую вещь: во время классного часа попросил девочек, чтобы они вышли, а сам сделал стойку на голове, прямо на учительском столе. С тех пор пользовался у них безграничным авторитетом! А потом мои мальчики даже стали писать фантастические романы. Удивительное было время: мы всегда вместе убирали школьный участок, копали грядки, ходили на экскурсии, обсуждали книги.
Но в конце концов тяга к филологической науке победила. Мне всегда хотелось заниматься чем-то неизведанным.
«Другая жизнь всегда другим дана»
— В какой момент вашего исследовательского пути возник русский писатель, поэт, философ и публицист, критик и издатель Леонид Егорович Оболенский? Чем он вас удивил? Познакомьте нас с ним поближе.
— Я пришел к Валерию Владимировичу Прозорову со своей темой, хотя он тогда занимался творчеством Салтыкова-Щедрина и семинар набирал по этой теме. Я же мечтал заниматься второстепенными писателями, и для меня главной фигурой в тот момент был русский поэт Семён Яковлевич Надсон. Валерий Владимирович пошёл мне навстречу, я писал дипломную работу на эту тему. Потом предложил мне заняться историей русской литературной критики. К тому же в 1984 году организовывалась новая кафедра истории критики и теории литературы, сейчас это кафедра общего литературоведения и журналистики.
Так вот, одним из литературных критиков Надсона был Леонид Егорович Оболенский, меня привлекла фамилия. Его никто не знал, в научной библиотеке сказали, что все его книжки находятся в спецхране. В Москве же они все были в открытом фонде. Так что в аспирантуре тема была определена как литературно-критическая деятельность Оболенского. На неё ушло шесть лет — работая три года в школе, занимался этой темой, и три года в аспирантуре.
Открытие Оболенского было для всех открытием. На защите в Свердловске меня, правда, спросили: зачем вы занимаетесь Оболенским, он же не Пушкин? И хотя вопрос меня несколько смутил, я продолжил работу с удовольствием, потому что каждый день делал для себя открытие. Всё, что можно было прочитать в Саратове, а это прежде всего был журнал «Русское богатство», который девять лет издавал Оболенский, я прочитал. В нём печатался даже Лев Толстой, с которым издатель сблизился и много полемизировал. Самому Оболенскому принадлежало большое число произведений — статей, повестей и рассказов — он старался поддерживать журнал личным примером.
Сам он из княжеского рода, но уже его дед был лишён этого титула, потому что… украл свою невесту. Отец занимался коневодством, брат был ветеринаром, дети брата — известные революционеры. Оболенский же пошёл по своей стезе — окончил юридический факультет Московского университета, работал адвокатом, затем перешёл в журналистику. Разорился, продал имение отца, сумел достойно прожить жизнь журналистом и умер совсем молодым, в 60 лет. Причём умер с пером в руках, когда писал статью для газеты «Приднепровский край».
Настоящий журналист, многообразный человек, выпустил два сборника стихов, несколько сборников рассказов. Печатал свои романы в самых видных русских журналах, сумел напечатать огромное количество литературно-критических статей. Я считаю его в первую очередь литературным критиком, здесь он оставил самый серьёзный след. Он был первым, кто оценил выше всех «Пёстрые рассказы» Чехова.
Конечно, со временем мои интересы менялись. Сейчас, например, я занимаюсь изучением жизни и творчества Александра Константиновича Шеллера-Михайлова, когда-то широко известного русского прозаика, поэта, писателя, переводчика, редактора журнала «Живописное обозрение» и газеты «Сын Отечества».
Вот так и вышло, что я никогда не занимался поэтикой русской литературы, а всегда занимался, если можно так выразиться, её конкретикой.
«Давайте думать о том, что окажется прошлым»
— Вы специалист по истории литературной критики и журналистики. Какой период отечественной истории лично вам кажется наиболее интересным?
— Я читаю студентам историю русской литературной критики и историю отечественной журналистики 18 – начала 20 века. Это мои любимые курсы. Среди преподаваемых дисциплин – введение в литературоведение, деонтология журналистики, профессиональная этика журналиста.
Любимый период — 1880-е годы, да и вся дореволюционная эпоха. Хотя у меня были дипломники, а их больше двухсот, защищавшие работы и по современной поэзии, и по другим самым разнообразным темам.
— В какой мере исторический опыт отечественной журналистики может быть полезен современному студенту, которому предстоит работать в сетях, в Интернете?
— Я считаю, что без истории журналистики невозможно ничего сегодня делать на профессиональном уровне. Потому что фактически все отраслевые периодические издания появились во второй половине 18 века. Без знания того, что было сделано до тебя, всё это очень трудно осваивать. Даже у Ломоносова в его знаменитых размышлениях о журналистике мы находим отклики на то, что происходит сегодня. Именно он сформулировал семь принципов, которые заложили основу профессиональной этики, вообще стандарты современных масс-медиа.
Сам я не поклонник Интернета, пользуюсь им, только когда читаю оцифрованные издания.
Современный студент должен знать, что журналистика начиналась не с Интернета! Есть даже такое категоричное мнение, что журналисту нужно изучать два предмета — историю журналистики и профессиональную этику журналиста, причём в историческом аспекте. Ну и, конечно, для меня самое важное — любовь к своему делу и умение работать с материалом.
— Вашему спецсеминару «Судьбы русской литературы и журналистики конца XIX-XX столетий» уже 40 лет. Ваши семинаристы тоже открывают редкие имена?
— Да, так и есть. У меня уже защитились десять аспирантов, и каждый раз этому предшествовало исследование не очень раскрученных имён. Например, поэт, прозаик, драматург Александр Митрофанович Фёдоров, наш земляк, учившийся в Саратовском реальном училище, друг Ивана Бунина. Или же молодой Корней Чуковский, ещё только начинающий свой творческий путь, не известный массовому читателю. Или, скажем, литературный критик Борис Борисович Глинский, редактировавший журнал «Северный вестник» до последних дней 1917 года, пока не был арестован.
Для меня изучение писателей второго ряда (хотя в любой другой европейской стране они были бы первыми и считались классиками) — это возможность глубже понять движущие силы литературного процесса. У нас Фёдор Михайлович Решетников не классик, Александр Иванович Эртель тоже. Хотя на самом деле это замечательные писатели, и свидетельство тому — их книги, которые активно переиздавались в советскую эпоху. Да и сейчас в книжных магазинах можно обнаружить, например, собрание сочинений Фёдора Фёдоровича Тютчева — сына всем известного классика-поэта, он был военным и писал замечательную прозу. Таких имён невероятно много! Русская литература чрезвычайно богата яркими писателями — уверен, ни в одной стране такого нет.
«За окном рыдает вьюга. Книга мне заменит друга»
— Это ваше жизненное кредо?
— Да, когда бывает худо, я беру в руки книгу. Если совсем плохо, то читаю стихи, того же Юрия Кузнецова, Геннадия Русакова, Олега Чухонцева и многих других авторов. Давно известно: книга не просто помогает, она может вытащить человека из любых, самых негативных эмоциональных состояний. Вот сейчас читаю с наслаждением книгу Вячеслава Анатольевича Кошелева «Сто лет семьи Аксаковых». Считаю, что это шедевр литературоведческой мысли. Оказывается, меня ещё можно удивить. Это сделал, например, Андрей Тимофеевич Болотов со своим жизнеописанием 18 века «Жизнь и приключения Андрея Болотова. В 3 томах». Третий год неторопливо читаю — каждый том по полторы тысячи страниц. Я люблю самые разные книги, но не могу обходиться без поэзии. А вообще собрал большую библиотеку по всем отраслям знаний, чем горжусь. Вот и в этот раз побегу на книжную ярмарку фестиваля «Волжская волна», надо докупать запланированные книги.
«Как хорошо, что есть на свете дом, куда мы возвращаемся потом»
— Аркадак — «до боли милый город мой» — особая тема в вашем творчестве. К вашему юбилею земляки-библиотекари даже подготовили соответствующую выставку. А что особенного было в «тихом, пыльном, неприметном» городке, что на всю жизнь осталось шлейфом незабываемых впечатлений?
— Если честно, это моя главная тема. В свой отпуск я езжу только к маме в Аркадак. Пока мама жива, этот город для меня главный. Самый маленький городок в Саратовской области, в нём живут всего 12 тысяч человек. А для меня это место, где всегда и всё хорошо. Есть понятия «место силы», «гений места». Для меня это реки Аркадак и Хопер, озёра, просторный дом, недалеко лес. Всё лето я провожу в уединении, которое для меня необходимо. Здесь всегда хорошо работается, здесь я пишу.
«Я всю жизнь пишу стихи потому лишь, что они тихи»
— Не каждый профессор-филолог обладает ещё и поэтическим даром. Первые стихи вы написали в девятилетнем возрасте. Ваши пять сборников стихов — каждый раз отражение вас другого?
— «Спелые ночи», «Аркадак», «Кромешная жизнь», «Вразнобой» и «Ручьи». Последний вышел в 2019 году, к моему 60-летию. Сейчас лежит больше сотни неопубликованных стихов, наверное, надо будет заняться выпуском шестого.
Обычно сочиняю среди ночи. Когда начинаю складывать первые строчки, не могу сказать, что из этого получится. Да вы сами увидите, когда начнёте читать. Специально шлифовать каждую строчку не умею, и в этом моя беда. Наверное, потому что к своим стихам всерьёз не отношусь.
— Согласна с одним из рецензентов вашего творчества, что «Любовь к человеку — одна из главных тем поэзии Книгина». Как не растерять это редкое по нашим временам качество?
— Не знаю, как точно ответить на этот вопрос, знаю только, что человека всё равно нужно любить.
— Как, по-вашему, зачем молодые люди сегодня идут учиться на филфак?
— А вот есть в этом какая-то закономерность — на протяжении моей преподавательской деятельности, уже более сорока лет, наблюдаю: на каждом курсе есть люди, которые действительно хотят стать филологами! Вот и в этом году в мой семинар пришли трое ребят — сознательно хотят заниматься забытыми именами, один из них поступил в нашу магистратуру из московского университета, хочет заниматься поэзией в журнале «Русская мысль». Точно так же всегда есть молодые люди, которые хотят осознанно заниматься историей журналистики.
Если говорить о студентах в целом, безусловно, они теперь другие. Но ведь и жизнь наша в последнее время очень сильно изменилась: интернет вошёл в жизнь каждого. Беда в том, что у них с каждым годом всё хуже с памятью: зачем запоминать имена, даты, названия — нажал кнопку, и перед тобой вся информация. Да, иногда на филфак приходят и люди случайные. И всё же тех, кто мотивирует нас трудиться дальше, гораздо больше! Они-то и станут будущими исследователями слова.
Беседовала Тамара Корнева, фото Виктории Викторовой и из личного архива героя
